– Трехъязычный.
– Кто разговаривает на двух языках?
– Двуязычный.
– А кто разговаривает на одном языке?
Он задумался на секунду.
– Одноязычный?
– Человек.
Он почти улыбнулся, прежде чем спохватился.
День тянулся медленно. Как и большинство других дней. Я пил ровно столько, чтобы мир вокруг меня казался немного размытым, и ждал пока зайдет солнце. Я чуть-чуть осмотрелся вокруг, пару раз присаживался за стойку в поисках собеседника. Я даже пару раз угостил сонного штурмовика, бывшего в увольнении. Он был пьян и больше интересовался женщинами, чем разговорами, да и сомневаюсь я, что он мог рассказать что-нибудь интересное. Но в этом-то и заключается смысл долгосрочных вложений: может быть, однажды у него появится какая-нибудь стоящая информация, если для штурмовика это вообще возможно. И тогда, может быть, он вспомнит о своем старом друге и собутыльнике Лабрии.
Торговля информацией основана на везении и вероятностности.
Не могу сказать, что мне особо везет.
Длинный Нос появился ближе к концу дня. До его появления день был отличным; у Вухера не было в тот день музыкантов, и мне ни разу не пришлось затыкать уши.
Длинный Нос хотел продать мне информацию.
Я улыбнулся ему острыми зубами из-за своего столика в самом углу.
– А, в нашем полку прибыло. Подходи.
Длинный Нос называет себя Гариндан. Я дал протокольному дроиду команду на поиск значения этого слова. На пяти разных языках это значило «Благословенный», «жженое дерево», «пыль от песчаной бури», «уродливый» и «тост». Но Длинный Нос не был похож ни на одну из тварей, говоривших на этих языках.
Длинный Нос был самым успешным шпионом в Мос Айсли. В городе, где практически каждый – шпион, это что-то да значит. Он честно платит за информацию, и иногда я ему подбрасываю что-нибудь стоящее. Иногда даже специально.
– Но, Лабрия, – пророкотал он льстивым низким голосом, – речь идет о деле, представляющем для тебя особый интерес.
– Намекни-ка.
Он покачал головой, его хобот мягко закачался у меня перед лицом. Я подавил в себе нецивилизованный порыв прибить его острым гвоздем к столу. (У меня часто появляется возможность проявить силу Благодати, когда имею дело с Длинным Носом.)
– Пятьдесят кредиток, Лабрия. Не пожалеешь.
Предложение заставило меня задуматься. Я отхлебнул золотой кислоты и пополоскал ею задние зубы. Я чувствовал, что они от этого становятся острее.
– Пятьдесят кредиток – это немало. Эти сведения можно будет перепродать?
Он задумчиво почесал свой хобот.
– Я не очень представляю кому.
Что-то представляющее интерес для меня, но не для других… Я навострил уши.
– Кто это?
– Пятьдес…
– Я заплачу. Кто на планете?
– Фигри…
Я вскочил со стула:
– Огненный Фигрин Д’ан на Татуине?
Он прохрипел:
– Все… смотрят…
Я оглянулся. Действительно, так и было. Посетители удивленно смотрели на меня во все глаза. Я отпустил Длинного Носа, и они отвернулись.
– Извини. Я разнервничался.
Он потер горло:
– Тебе нужно подстричь когти.
– Уж я думаю.
Он сел обратно, но я был слишком возбужден.
– Группа с ним?
– Пятьдесят кредиток.
Ворчание начало вырываться у меня изнутри. Я вытащил пятидесятикредитную купюру и бросил в протянутую руку. Стараясь, чтобы мой голос не сорвался на рычание, я спросил:
– Кто?
– Они играют для Джаббы.
– Все?
– «Модальные узлы».
– Это они, – сказал я, не в силах сдержать возбуждение в голосе. – Дойкк На’тс на физззе, Тедн Дахаи и Икабель Г’онт на фанфарах, Налан Чил на бандфилле, Тек Мо’р на оммни.
– Ага, так их зовут.
Ничего себе.
Величайший джиз-бэнд во всей Галактике приехал в город. Я ушел раньше чем обычно, как только на улице стемнело. Вухер кивнул мне на прощанье.
– До завтра, Лабрия.
Я кивнул в ответ и вышел наружу в душную ночь.
«Лабрия» – это очень грубое слово на моем родном языке. Дословно оно переводится как «холодная еда», но человеческий язык не передает смысла и выразительности.
Клянусь рогами, я не понимаю людей. Уже почти двадцать лет я живу среди них. Чем же они ругаются! Все их бранные слова связаны с сексом, экскрементами и религией.
Я никогда их не пойму.
В Галактике четыреста миллиардов звезд. У большинства есть планеты; примерно половина из которых пригодна для жизни. На каждой десятой из них зародилась собственная жизнь, и на одной из тысячи из них жизнь достигла разумных форм.
Это приблизительные цифры. В Галактике примерно двадцать миллионов рас. Никто, даже Империя, не может отследить их всех.
Я не имею ни малейшего понятия, сколько в Мос Айсли охотников за головами. Сотни профессионалов – я уверен. Десятки тысяч, которые, не задумываясь, занялись бы охотой, если бы награда была достаточно велика и они знали бы, где найти добычу.
За рога Мясника из Монтеллиан Серрата объявлена награда в пять миллионов кредиток. Но Деварон в половине Галактики отсюда, и на всем Татуине только с десяток знатоков в курсе, к какой расе я принадлежу. На планете есть еще два деваронца, Оксбел и Джубал. Мне, пожалуй, нравится Оксбел; однажды мы притворялись братьями, во время одного довольно запутанного дельца, которое, впрочем, не вышло так, как мы задумывали. Мы с ним совсем не похожи – его предки жили на экваторе, мои – ближе к северному полюсу, но люди, которых мы пытались обмануть, не могли увидеть разницу. Мне, пожалуй, нравится Оксбел, но я все же ему не очень доверяю. Он уехал с Деварона раньше меня, и вполне возможно, что он даже не слышал о Мяснике из Монтеллиан Серрата, но лучше не рисковать.